![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Внезапно про ночные кошмары из детства.
"Бывали и другие ночи, когда меня изводили страшные сны, и я с воплем просыпался в диком, неистовом ужасе. <...> Причины бывали самые необычайные; одна мне запомнилась и свидетельствует, мне кажется, о недюжинной силе воображения: мне снилось, что я должен проглотить земной шар, а ужас заключался в том, что я вполне отчетливо представлял себе величину и многонаселенность нашей планеты." (Стивенсон, "Воспоминания о самом себе")
Суть этого сна мне вполне знакома - меня похожие мучили в детстве. Правда, в отличие от детальных и конкретных снов Стивенсона, они всегда были абстрактны - не смогу сейчас пересказать ни одного. Смутно видятся какие-то пустыни, геометрические фигуры, но точно помню, что мучительность кошмара достигалась именно за счет заранее обреченных и немыслимых попыток впихнуть нечто бесконечное в конечное, охватить необъятное. Не было снов тяжелее, но по мере взросления они прошли и больше не вернулись.
У меня есть версия, что это как-то связано с ростом. Может быть с физическим, а может быть в сознании тоже все не сразу устаканивается и мозг во сне таким образом пытается примириться с новыми для него абстрактными понятиями? Впрочем, не знаю насколько распространены такие сны. До того, как прочитал это сегодня в мемуарах Стивенсона, наталкивался на похожие образы у Гумилева. Но там просто про горячку - попыток объять необъятное нет.
БОЛЬНОЙ
В моём бреду одна меня томит
Каких-то острых линий бесконечность,
И непрерывно колокол звонит,
Как бой часов отзванивал бы вечность.
Мне кажется, что после смерти так
С мучительной надеждой воскресенья
Глаза вперяются в окрестный мрак,
Ища давно знакомые виденья.
Но в океане первозданной мглы
Нет голосов, и нет травы зеленой,
А только кубы, ромбы, да углы,
Да злые, нескончаемые звоны.
О, хоть бы сон настиг меня скорей!
Уйти бы, как на праздник примиренья,
На желтые пески седых морей,
Считать большие, бурые каменья.
(1915 г)
"Бывали и другие ночи, когда меня изводили страшные сны, и я с воплем просыпался в диком, неистовом ужасе. <...> Причины бывали самые необычайные; одна мне запомнилась и свидетельствует, мне кажется, о недюжинной силе воображения: мне снилось, что я должен проглотить земной шар, а ужас заключался в том, что я вполне отчетливо представлял себе величину и многонаселенность нашей планеты." (Стивенсон, "Воспоминания о самом себе")
Суть этого сна мне вполне знакома - меня похожие мучили в детстве. Правда, в отличие от детальных и конкретных снов Стивенсона, они всегда были абстрактны - не смогу сейчас пересказать ни одного. Смутно видятся какие-то пустыни, геометрические фигуры, но точно помню, что мучительность кошмара достигалась именно за счет заранее обреченных и немыслимых попыток впихнуть нечто бесконечное в конечное, охватить необъятное. Не было снов тяжелее, но по мере взросления они прошли и больше не вернулись.
У меня есть версия, что это как-то связано с ростом. Может быть с физическим, а может быть в сознании тоже все не сразу устаканивается и мозг во сне таким образом пытается примириться с новыми для него абстрактными понятиями? Впрочем, не знаю насколько распространены такие сны. До того, как прочитал это сегодня в мемуарах Стивенсона, наталкивался на похожие образы у Гумилева. Но там просто про горячку - попыток объять необъятное нет.
БОЛЬНОЙ
В моём бреду одна меня томит
Каких-то острых линий бесконечность,
И непрерывно колокол звонит,
Как бой часов отзванивал бы вечность.
Мне кажется, что после смерти так
С мучительной надеждой воскресенья
Глаза вперяются в окрестный мрак,
Ища давно знакомые виденья.
Но в океане первозданной мглы
Нет голосов, и нет травы зеленой,
А только кубы, ромбы, да углы,
Да злые, нескончаемые звоны.
О, хоть бы сон настиг меня скорей!
Уйти бы, как на праздник примиренья,
На желтые пески седых морей,
Считать большие, бурые каменья.
(1915 г)
