В "Оливере Твисте" есть такой поворот сюжета. Оливера долго дразнит и оскорбляет мерзкий мальчишка - хозяйский любимчик. Когда он называет мать Оливера грязной шлюхой, Оливер кидается в драку. Прибегают люди, оттаскивают Оливера, бьют, называют неблагодарным и кровожадным чудовищем. Мальчишка-подонок клевещет на Оливера - и все верят мальчишке-подонку и жалеют его. А потом приходит авторитетный дядя и говорит хозяйке, державшей Оливера на объедках: вы закормили его мясом, вот он и обнаглел.
- Ах, боже мой! - возопила миссис Сауербери, набожно возведя глаза к потолку. - Вот что значит быть щедрой!
Ну, и так далее. Таких моментов у Диккенса (да и у других писателей-классиков XIX века) очень много.
Читая это в отрочестве, я думал: что за сволочь этот Диккенс. Зачем он провоцирует меня на эмоции, заставляет бессильно злиться от лжи, от вопиющей несправедливости, от беспросветного скотства? В обычной средней жизни так подло все равно не бывает, а если бывает, то редко и надо еще поискать. И все же, чтобы было так концентрированно гадко, и столько подонков совершенно зазря травило человека - это уже слишком, это все писательские штучки. Повзрослев, я постепенно откорректировал свое мнение о качестве окружающего мира, но Диккенс по-прежнему казался мне неправдоподобным до дурного вкуса.
И только в последние годы, когда дорвалась до власти и торжествует вся самая карикатурная, черная, неслыханная мразь, я чувствую, что все мы, понимающие это, немного такие же Оливеры Твисты, которым поминутно и с особым цинизмом плюют в рожу, которых провоцируют, травят и о которых постоянно лгут-лгут-лгут.
Теперь я думаю о Диккенсе с благодарностью, теперь я понимаю зачем он меня заставил это прочесть. И не только для того, чтобы читатель сочувствовал герою и ненавидел зло. "Не унывай, если на тебя клевещут и возят рожей по плевкам, - говорит писатель. - Не сломайся. Из самой черной ямы тоже бывает выход и даже справедливость порой торжествует. Самое главное - это добраться до конца книги".
- Ах, боже мой! - возопила миссис Сауербери, набожно возведя глаза к потолку. - Вот что значит быть щедрой!
Ну, и так далее. Таких моментов у Диккенса (да и у других писателей-классиков XIX века) очень много.
Читая это в отрочестве, я думал: что за сволочь этот Диккенс. Зачем он провоцирует меня на эмоции, заставляет бессильно злиться от лжи, от вопиющей несправедливости, от беспросветного скотства? В обычной средней жизни так подло все равно не бывает, а если бывает, то редко и надо еще поискать. И все же, чтобы было так концентрированно гадко, и столько подонков совершенно зазря травило человека - это уже слишком, это все писательские штучки. Повзрослев, я постепенно откорректировал свое мнение о качестве окружающего мира, но Диккенс по-прежнему казался мне неправдоподобным до дурного вкуса.
И только в последние годы, когда дорвалась до власти и торжествует вся самая карикатурная, черная, неслыханная мразь, я чувствую, что все мы, понимающие это, немного такие же Оливеры Твисты, которым поминутно и с особым цинизмом плюют в рожу, которых провоцируют, травят и о которых постоянно лгут-лгут-лгут.
Теперь я думаю о Диккенсе с благодарностью, теперь я понимаю зачем он меня заставил это прочесть. И не только для того, чтобы читатель сочувствовал герою и ненавидел зло. "Не унывай, если на тебя клевещут и возят рожей по плевкам, - говорит писатель. - Не сломайся. Из самой черной ямы тоже бывает выход и даже справедливость порой торжествует. Самое главное - это добраться до конца книги".